Николай Караченцов: меня всегда считали универсальным артистом

- Николай Петрович, вы не задумывались, что для аристократического образа графа Резанова у вас не то лицо? У вас лицо соответствует скорее устойчивому амплуа ковбоя…

 

– Видимо, Захаров считал иначе… Как-то на съемках ко мне подошла женщина: «Сынок, я тебя так люблю, ну не пей ты!» А я ей: «Матушка, поверьте, я непьющий...» У меня всю жизнь мешки под глазами. И у Яны, внучки, тоже. Такие же... Такое врожденное строение лица. Да и вообще при моих физических нагрузках особо пить было некогда. Так, две-три рюмки иногда за ужином. В общем, по поводу своего лица я никогда не комплексовал.

 

– В годы учебы в Школе-студии МХАТ, в вузе вполне идеологическом, студентов воспитывали на образах, сыгранных мастерами старшего поколения: Ленин в исполнении Щукина, Чапаев – Бабочкин, Александр Невский – Черкасов... Вы мечтали играть великих?

 

– У меня однозначного амплуа никогда не было. В студенческие годы играл вора-рецидивиста Жоржа Милославского в «Иване Васильевиче» по Булгакову, вдипломном спектакле в постановке«Швейка» – роль поручика Лукаша… В этом спектакле мы играли вместе с Борей Чинаевым, скоторыми пришли в Ленком.

 

– Со студенческой скамьи –в основной состав одного из лучших театров страны?

 

– Да. В школе-студии существует закон: лучших студентов на последних курсах в первую очередь «бронирует» МХАТ. Берут самых интересных выпускников, которые, по мнению корифеев Художественного театра, могут продолжить 

мхатовскую школу. Остальные идут в другие театры, включая провинциальные. 

И вот в 1967 году случилось, наверное, единственное в истории школы-студии событие, нарушившее традицию: распределение – в «Ленком», по прямому указанию из министерства культуры. Нас всех тогда вызвали в министерство и «сделали предложение»…

 

– Почему нарушили традицию?

 

– Из Театра имени Ленинского комсомола «ушли» Эфроса. Анатолий Васильевич по тогдашним правилам имел неписаное право забрать с собой десять лучших актеров. Он увел Ольгу Яковлеву, Александра Ширвиндта, Михаила Державина, Валентина Гафта, Антонину Дмитриеву, Проню Захарову, Льва Круглого, Льва 

Дурова, Леонида Каневского... Тогда я думал: как же можно уйти, предать театр? Потом оказалось, что каждый артист «Ленкома» мечтал, чтобы Эфрос взял его с собой, поскольку этот режиссер в отечественном театре – фигура!

 

Театр «оголился»,и театральные начальники стали просматривать дипломные выпуски посильнее, чтобы взять в «Ленком» весь курс. 

 

Выяснилось, что назначенный режиссер Владимир Васильевич Монахов в свое время учился с художественным руководителем нашего курса Виктором Карловичем Монюковым. И Монахов предложил Монюкову: «Давай с твоего курса возьмем десять человек». Так все и произошло. 

 

–Все согласились на «Ленком»?

 

–Только один не согласившийся нашелся – мой друг Женька Киндинов. К тому времени его сестрица была замужем за Павлом Хомским, режиссером Театра юного зрителя. ТЮЗ в театральной жизни Москвы начала семидесятых – один из самых посещаемых! На спектакль «Мой брат играет на кларнете» по пьесе Алексина билетов было не достать. 

 

Евгений Киндинов жил в одной квартире с семьей сестры, и Хомский уже фантазировал, что Женька будет репетировать в ТЮЗе в спектакле «Звезда». Одним словом, Киндинов отказался, решил, что не поймут его сестра с мужем. Наивный… Так он оказался во МХАТе. 

 

–«Блатные» на вашем курсе учились?

 

–Кто бы из преподавателей возился с «блатными» четыре года! Ведь все друг у друга на виду. Другое дело, когда приходит поступать мальчик с фамилией Леонов и с именем Андрей. Сразу вопрос: он случайно не сын? Внимания к нему будет больше. И если встретятся на экзамене три паренька приблизительно одного дарования, но среди них будет Леонов, конечно, возьмут именно его. Но это лишь мои домыслы.

 

– В какой-нибудь исторической роли видите себя сейчас?

 

–Может, Малюты Скуратова… (Смеется.) На самом деле в любой роли вижу себя, и не обязательно исторической. Можно и фантастической…

 

Меня всегда считали универсальным артистом. После «Старшего сына» мне предлагали роли в направлении «социально-психологическом», после «Собаки на сене» – комедийно-гротесково-музыкальные. После «Юноны» пошли герои-любовники. 

 

Среди моих театральных ролей многосильных личностей. Не только герои давней истории – граф Резанов, князь Меньшиков, бунтарь Тиль, но и персонажи нашей эпохи – генерал Карбышев в «Диктатуре совести», Алексей в «Оптимистической трагедии».

 

В кино играл чаще современников – танкиста в «Солдатах свободы», райкомовца в «Красной площади», фиктивного сына-разгильдяя в «Старшем сыне»…

 

 - Кем были ваши родители?

 

– Сколько помню, отец работал художником-графиком. Много лет сотрудничал с «Огоньком». Плакаты на антивоенные и мирные, народно-хозяйственные темы рисовал. Их и сейчас еще иногда можно встретить в букинистических магазинах. Он фронтовик, дошел до Курской дуги, был ранен в ногу. Ему хотели сделать ампутацию, но он не дался врачам и, как показала жизнь, правильно сделал. Перенес одиннадцать инфарктов и прожил долгую жизнь…

 

Мама – балерина, служила главным балетмейстером в Театре оперы и балета городаУлан-Батора. Руководила танцевальными коллективами во Вьетнаме, Монголии, Сирии...

 

– Да вы из «мальчиков-мажоров». Жили, наверное, в отдельной квартире, на «Волге» девчонок катали?

 

– Машины не было, квартира была, в Девятинском переулке. И жил я в ней один, поскольку матушка подолгу находилась за границей. Стилягой не был, но жилось мне чуть проще, чем однокурсникам. В доме водились чеки из «Березки» серии «Д». Иногда отоваривался в закрытом магазине. Помню, купил там первые джинсы «Супер Райфл»...

 

–Как безыдейно!

 

– Вовсе нет, я и комсомольцем был, и коммунистом,кстати, с 17 лет. До заместителя секретаря парткома театра поднялся. Вступил в партию на первом курсе института. По идейным мотивам.Хотел спасти мир, а в конце 80-х, когда началось всеобщее разочарование, предложил закрыть заседание нашего партбюро. Навсегда. 

 

Марк Анатольевич сказал на это, что время закрывать партячейку пока не пришло. Но после того, как партбилет в эфире программы «Взгляд» сжег, сам фактически ее и распустил…

 

– У нас немало поющих артистов. В серьезной картине артист не поет, если только это не лирический момент, когда он от имени героя исполняет песню под гитару где-нибудь в компании, ну или Штирлиц, пытающийся сам себе напеть 23 февраля «Ой, ты степь широ-о-окая»… 

 

– Существовал жанр – музыкальный фильм. Но это театральный прием,пришедший в кино. Я раньше мечтал сыграть в «Короле Лире» на сцене, потому что там есть песня. Как в «Юноне» и «Тиле». И было принято, что в кино поют профессиональные оперные или опереточные певцы, а актеры в кадре лишь рты открывают.

– Абдулов тоже хотел сыграть на сцене «Короля Лира».

 

Тоже из-за песен?

 

–Он просто хотел сыграть в «Лире», поставленном Някрошюсом,не предполагая, что это будет музыкальная постановка. Я же хотел, чтобы Алексей Рыбников специально под меня написал некое музыкальное действие.

 

– Таким стал спектакль «Юнона и Авось»?

 

– В общем, да, но этот спектакль в «Ленкоме» никогда бы не появился, не выйди ранее «Звезда и Смерть Хоакина Мурьеты». Я в нем исполнял сразу две роли: Смерти и главаря рейнджеров. Как уверял Рыбников, сначала он писал на меня партию Хоакина. Но потом понял, что роль Смерти выстраивается и сложнее, и локальнее. В результате Мурьету сыграл Абдулов, а мне интереснее было делать Смерть как образ.

 

– «Юнона» – самый громкий спектакль Захарова, первая советская рок-опера.Но все же это был не драматический спектакль того масштаба, которым стал «Тиль».

 

– «Юнона» –большое событие, но «Тиль» масштабнее. К сожалению,этот спектакль, никем не был снят на пленку. Помнит его только поколение, видевшее его из зала. Про этот спектакль почти ничего не написано (был 1974 год).

В конце спектакля я оживал, поворачивался спиной к зрителям, наклонялся и не только язык показывал, но и, грубо говоря, задницу. Два часа Захаров отстаивал этот «актерский ход» во время сдачи спектакля. Ему возражали,что, если кто-нибудь из руководителей нашей страны придет в театр, кому артист зад покажет? А вдруг из Политбюро или из ЦК попросят билеты? Увы, в истории советского театра «Тиль» не будет так отмечен, как «Юнона». И все из-за того, что спектакль не снят на пленку.